Эта сфера тоже вращалась, но медленно и плавно, будто предлагая Дженнаку узнать привычное и подивиться неведомому. Перед ним проплыли восточные берега Эйпонны - изумительно четкие и как бы прорисованные на редкость уверенной рукой; затем он увидел океан, очертания Бритайи, Земли Дракона, Иберы и Лизира - краешек гигантского материка, вернее, двух материков, разделенных Длинным морем и другими морями, о коих он знал от Амада или не слышал вовсе; нижний континент - вероятно, Жаркая Риканна - был довольно велик и тянулся далеко к югу, а верхний выглядел столь громадным, столь необозримым, что у Дженнака перехватило дыхание. Но лежавший за ним океан впечатлял еще больше - он простирался в два или три раза далее Бескрайних Вод и, казалось, занимал половину земной сферы. В его просторах мелькали какие-то острова - крохотнык, как зернышки мака на голубом майоликовом блюде, и огромные, не меньше Бритайи; затем возник полуостров Шочи-ту-ах-чилат, похожий на отставленный костлявый палец, и Перешеек, соединявший две Эйпонны. Дальше потянулись земли Великих Очагов, горы, равнины и огромные реки, продолговатая чаша Ринкаса, кейтабский архипелаг, океан…
Дженнак, потрясенный, выдохнул:
– Что это? Что это, старший родич?
Он уже предчувствовал ответ.
– Наш мир, запечатленный в этом шаре. Узнаешь ли его? Узнаешь ли дороги, пройденные тобой?
Кивнув, Дженнак потянулся к сфере, но руки Чантара сделали быстрое неуловимое движение, и пестрый мираж исчез.
– Я могу раскрыть еще один шар, и ты убедишься, родич, что они, повидимому, говорят о разном и не всегда понятном для мудрейших из смертных. Вот этот… - Сильные пальцы застыли над пятым шаром, и тот начал послушно вращаться. - Но приготовься к тому, что тебя ждет странное зрелище!
На сей раз сфера взорвалась, обратившись камнем.
То был базальтовый обломок, тяжелый, темный и ребристый, будто бы мгновенье назад выломанный из твердой плоти задремавшего вулкана; и вид этой глыбы, повисшей над столом, поверг Дженнака в смятение. Но почти сразу же картина стала меняться: поверхность камня приблизилась, выступы и впадины превратились в гигантские горы и ущелья, потом одна из этих скал наплыла, в свою очередь сделавшись переплетением глубоких каньонов, трещин и выпуклых ребер, и вдруг распалась, представ в образе вязкого серого тумана, лихорадочно дрожавшего и как бы распираемого некой внутренней силой. Туман, однако, не был однороден; в этой серой мгле Дженнаку чудились сгущения, подобные зыбким шарам, окруженным трепещущей оболочкой и занимавшим узлы многослойного невода или гигантского множества паутин, развешанный друг за другом и отличавшихся удивительным постоянством в форме ячеек. Сгущения увеличивались, расплывались облаками, но и в них он угадывал что-то плотное, какую-то регулярную структуру из вращающихся веретен, однако плотность их тоже была обманом - они скорей напоминали стремительные вихри, спрессованные и сжатые подобно зернам, набитым в мешок.
Что удерживало их вместе? Что это значило? Была ли эта туманная сеть, сотканная из сфер и вихрей, призраком каменной глыбы или образом ее, не земным, но вполне реальным в каких-то запредельных мирах, по ту сторону Чак Мооль? Или она представляла душу камня, ту эфемерную и неясную тень, которой, по словам Амада, обладал каждый человек и, быть может, все сущее в Мироздании? Но какие силы сотворили ее? И что произойдет, если вырвутся они наружу, если распадется сеть, если вихри обретут свободу?
На миг перед внутренним взором Дженнака встал чудовищный гриб из огненной багровой массы, клубившейся в неизмеримой вышине, расползавшейся подобно тучам, гонимым ветрами во все стороны, закрывавшей синий небосвод, готовой поглотить и землю, и воды, и воздух, и весь мир…
Вздрогнув, он очнулся. Серый туман и обломок базальта исчезли, сфера лежала на столе, а Чантар, прикрывая ее ладонью, пристально уставился в лицо гостя, точно надеясь уловить отблеск посетивших его видений.
– Камень, сотканный из мглы и вихрей, - произнес Дженнак, ощущая, как губы его вновь становятся теплыми и упругими. - Возможно ли такое? И что это значит?
– Я же предупредил, не все показанное может быть понятным. Рано, родич, рано! Мудрость должна сочетаться с осторожностью, иначе… - Чантар пожал плечами. - Для детских игр меч слишком остр, а громовой порошок слишком опасен! Понимаешь меня?
– Да. Однако объясни, что ты сам об этом думаешь? Что мы видели? Что такое эти сферы? И как ты открываешь их? Могу ли я обучиться этому искусству?
Чантар усмехнулся.
– Сколько вопросов, родич! Ну, спев Утреннее Песнопение, не откажешься от Дневного… Придется мне ответить, ответить по порядку… Но многого не жди, ибо сам я - пес, что блуждает в тумане и ловит смутные запахи вчерашней трапезы…
Он потянулся к чаше с остывшим напитком, осушил ее и продолжал:
– Смысл последней картины мне столь же неясен, как и тебе. Быть может, нам показали зыбкость и призрачность сущего; быть может, это намек, что все в мире, даже прочный камень, состоит из неких мельчайших частиц, подобным мглистым вихрям… Не знаю! Не знаю, но думаю, что эти шары - божественное завещание, столь же ценное, как Чилам Баль. Только не пришло для него время, и таится оно среди гор, лесов и в иных местах, дожидаясь, когда дети взрастут и поймут, где у клинка острие, а где - рукоять. Ну, а про то, как я открываю сферы… вернее, часть из них… Такому искусству ты научишься сам, родич, но придет оно к тебе с великой бедой или с великой радостью, с таким напряжением чувств, с каким напрягается кожа барабана под ударом палочки.
Знай, что я испытал это, испытал много лет назад, когда в ларце лежали только три шара… Тяжкое время пришлось мне пережить! Сын мой отправился в Сеннам и погиб в поединке совершеннолетия, женщина - не светлой крови, но любившая меня долгие годы - умерла, и разум мой затмился, и боги перестали говорить со мной… Тогда, мучимый печалями, пришел я в этот хоган, сел и стал глядеть на яшмовые шары, но не видел их, а видел лица сына и женщины своей, и руки их, манившие меня в Великую Пустоту. Казалось, сердце мое перестанет биться, сожженное ядом потерь, и я, надеясь на утешение, воззвал к богам и простер руки над сферами, не думая о них, но желая лишь получить какой-то знак. И тогда горе мое стало силой, и что-то переменилось во мне, поднялось и выплеснулось, как кровь из раны. А потом…
Он протянул руку, и шар, подарок тономов, начал медленно вращаться.
Глядя в лицо Чантара, печальное и напряженное, Дженнак подумал, что горе не обошло стороной и владыку Арсоланы: как утверждалось в Книге Повседневного, за мудрость свою он заплатил страданием. И это делало Чантара понятней, ближе и дороже, словно дальний родич, увиденный впервые в жизни, вдруг воистину стал братом. Теперь не только кровь, дар богов, связывала их, но и нечто иное, более важное и значительное - быть может, память о жизнях, унесенных ветрами времени?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});